Г.И. - "Бывших бандитов" не бывает, уркаганы оставались урками и в лесу. Вся дисциплина строилась на том, что за малейшую провинность или оплошность следовало одно неминуемое наказание - смерть. Примеры привести? Пьяный партизан заснул на посту, и тут командир стал обходить дозорных с проверкой. Забрал у спящего винтовку, вытащил "наган" из кобуры и сразу выстрелил прямо в затылок. Даже будить перед смертью не стал. Наутро собрали весь отряд и сказали, что любого, кто заснет на посту - ждет то же самое. А зимой, на морозе, в передовом дозоре, находясь в ночном лесу, всякое могло случиться. Напряжение сильное. И как-то у нас один партизан случайно выстрелил. Пришел заместитель командира отряда Петр Паталах, стал нюхать стволы винтовок у всех, кто находился на охране лагеря. Определил, из какого ствола стреляли, и сразу "поставил к стенке" бойца, который этот выстрел непроизвольно сделал...

И за "длинный язык" расстреливали... Вот такие в партизанском лесу были законы.

Больше продолжать с подобными примерами я не хочу, вам и без меня уже, наверное, немало бывшие партизаны рассказали, так что, я думаю, общее представление вы имеете.

Г.К. - А почему из отряда Герасимова Вы ушли в отряд Боброва?

Г.И. - В ноябре 1942 года началось изгнание евреев из партизанских отрядов в пинских лесах. Просто "выбрасывали" людей, предварительно забрав у них оружие. Потом говорили - "Ты, жидяра, за нами не ходи, а то пристрелим!". В нашем отряде уже было человек сорок евреев, кроме бежавших из Ганцевичей и различных гетто, к нам в отряд пришла со своим оружием отдельная боевая группа, составленная из беглецов с Кобринского гетто. И так постоянно приходилось слышать у партизанских костров, про "жидов недорезанных", а тут ненависть к евреям захлестнула через край. И хотя из нашего отряда выгнали всего лишь нескольких евреев, но другие, в знак солидарности и устав от постоянного унижения по нац. признаку, ушли вслед за ними, или пытались добраться до Восточной Белоруссии, где антисемитизм в партизанских отрядах был на порядок ниже. Так, например, мой старший брат Эфраим ушел в минскую партизанскую зону и погиб на одном из заданий. Герасимов и Удовиков, несмотря на упорную попытку Паталаха избавиться от всех евреев, решили оставить в отряде большую часть евреев-"западников". Из всех евреев Паталах терпел только моего товарища Бориса Гинзбурга, а к остальным относился с плохо скрываемой ненавистью. Герасимов понимал, что изгнание людей без оружия из отрядов грозит им возможной гибелью, и хотел "обойтись малой кровью", спасти большинство своих евреев-партизан, но "часть балласта сбросить". Но моего младшего брата выгнали из отряда ...

И я попросил Герасимова отпустить меня вместе с братом.

По лесам бродило немало безоружных евреев, пытаясь выжить в лесу, где голод и "двуногие волки" были опаснее любого дикого зверя.

Группа евреев из местечка Погост, примерно 50-60 человек выживших в гетто и лагере, организовала свой отряд, и я с братом примкнул к ним, тем более, некоторых ребят из этого отряда я знал еще по совместному побегу из ганцевического концлагеря.

Отрядом, получившим название - имени Кагановича, командовал Зандвайс, а после его гибели Давид Бобров, (с ним вместе в отряде был его родной брат и молодая беременная жена). В отряде находилсь на тот момент примерно сто человек, все евреи, только комиссар, как мне помнится, был белорусом. Но отряд был "полубоевой"-"полусемейный", у партизан Боброва было всего тридцать винтовок, и не было ни одного пулемета, кроме моего ТПДегтярева. Слабое вооружение сильно ограничивало активную боевую деятельность отряда. Меня Бобров назначил начальником разведки отряда. Мы добывали и собирали оружие, а главное, "по наводке" убивали полицаев, участвовавших в расстрелах евреев. Патроны экономили, и пойманных палачей-полицаев приходилось убивать штыками, не поднимая лишнего шума. В отряде Боброва это было частью моей "основной работы" - резать этих выродков-предателей. Но прошло несколько месяцев, и к нам в отряд пришел Удовиков с группой бойцов, то ли с задания шли, то ли специально пришел со мной поговорить, но Митя Удовиков позвал меня назад в герасимовский отряд. Я ответил, что без брата никуда не пойду, и Удовиков согласился , забрать меня вместе с братом. Отряд Боброва к тому времени окреп (в нем было уже около двухсот человек), неплохо вооружился, и командир не возражал против моего "возвращения в родные пенаты". Потом началась очередная немецкая блокада, "герасимовцы" ушли к Днепро-Бугскому каналу, а отряд Кагановича провлся восточнее, и я их уже не видел, а в начале сорок четвертого начальству не понравилось, что есть отдельный еврейский отряд, и по приказу командира соединения "бобровцев" расформировали и распределили по различным бригадам.

Г.К. - А были какие-то объективные причины изгнания из отрядов в 1942 году?

Г.И. - Сказать, что партизаны тогда сильно голодали и, не имея выбора, так избавлялись от "лишних ртов", я не могу. В тот период мы не находились в блокаде, все происходило на территории "партизанского края", который немцы повторно взяли под свой контроль только в январе сорок третьего. И оружия для новичков хватало... Да, конечно, некоторые из бывших кадровых командиров и красноармейцев воспринимали нас как "западников", которым нельзя сразу доверять, да, был определенный процент евреев, которые, сбежав из под немецкого расстрела, не стремились взять в руки оружие и мстить, а надеялись пережить войну, укрываясь в лесах и после попытаться найти своих родных, а вдруг еще кто-то спасся... Но, все это слова. Если уже приняли в отряды людей, то гнать их снова, голодных и безоружных - это предательство, другими словами - подлая акция, спланированная кем-то из партизанского начальства. Когда в январе немцы снова зачистили Ленинский район, то из тех, кто был в отрядах, с оружие в руках, из кольца блокады прорвалась половина, а что говорить о тех, кого немцы вылавливали по лесным еврейским семейным лагерям, о тех, кто даже не смог перед своей гибелью хоть раз выстрелить по врагу... Там никто не уцелел.

Понимаете, эта "еврейская тема" в партизанских отрядах до конца не утихала в лесах вплоть до самого соединения с частями регулярной Красной Армии. Когда отряд Герасимова стал бригадой, то имел в своем составе несколько отдельных отрядов, и я оказался в отряде имени Калинина под командованием Кокшина, то евреи составляли 30% личного состава отряда. И все равно, как партизаны самогонки напьются, так начинались "выступления" на тему - "проклятые жиды", и так далее... Я иногда поражался, глядя на некоторых своих боевых товарищей, с кем мы вместе ходили на задания, в разведку и на "железку", вместе голодали, тонули в болотах и рядом шли в атаку на смерть. Утром, когда протрезвеет - ты ему лучший друг и чуть ли не брат родной, а как зенки самогоном зальет - сразу ты для него "пархатый".

А потом, бывало, что на задании, продолжалось "выяснение отношений"...

Давайте, ваш следующий вопрос...

Г.К. - Из рассказа Вашего товарища Гинзбурга я знаю, что несколько раз, находясь в кольце немецкой блокады, отряд был на грани гибели от голода. Как бойцам удавалось сохранить волю к сопротивлению в таких тяжелейших условиях ?

Г.И. - В 1943 году нас блокировали мадьяры, которые воевали ничем не хуже немцев.

В атаку на нас они шли в рост, пьяные, не обращая внимания на потери. Загнали нас в топи, перекрыли все тропы в болотах. В отряде не осталось продовольствия, сохранилось только четыре мешка картошки, возле которых выставляли охрану. Картошка предназначалась только для раненых. Мы пухли от голода, у всех цинга, варили дубовый отвар и пили его. А потом... вообще ничего не осталось, ни крошки. Тогда партизаны пришли к Герасимову и спросили - "Чего ждем, Мишка, почему не воюем? Ждем, пока с голодухи все не передохнем? Так пусть нас лучше в бою убьют!". Обстановка накалилась, голодные и измученные бойцы почти были готовы к бунту. Герасимов сразу приказал отправить на "железку" группу из 25 человек. Я был в этой группе. Мы перебили мадьяр на двух блокпостах на подходах к железнодорожной магистрали, захватили их оружие, а остальные мадьяры, увидев, что мы захватили эти "блоки", подумали, что к партизанам подошло серьезное подкрепление, решили не испытывать судьбу и венгры сняли блокаду. Мы без боя вошли в одно из сел, а там - еда!..

Любая немецкая блокада требовала от нас неимоверных сил и величайшего напряжения, чтобы вынести все лишения и выстоять... Сейчас вспоминаю, в каких условиях приходилось воевать, и самому не верится, что все это я смог перенести...

Зимой сутки стоять по горло в болотной воде... Не есть ничего по пять суток...

Как-то, когда пришлось держать оборону в залитом водой бункере, ночью я заснул сидя, а утром кричат - "немцы идут в атаку!", я пытаюсь подняться, и не могу, - мои ноги были по колено закованы в лед, и другой боец прикладом разбивал этот лед, чтобы я смог сделать хоть один шаг.

Г.К. - Были случаи, что кто-нибудь, не выдержав испытаний голодом и блокадой, пошел сдаваться к немцам в плен?

Г.И. - Я о таких случаях не слышал. Кстати, я не помню, чтобы и к нам кто-то из полицаев перебегал. Полицаев вообще в плен не брали, в смысле, в живых не оставляли. С ними разговор был коротким - быстрый допрос, и "в расход". Патроны на полицаев не тратили, убивали штыками. И мне приходилось закалывать полицаев, и не раз, и не два.

Немцев, взятых в плен, могли отправить в штаб бригады или соединения, а полицаев нет. Любого попавшего в плен партизана немцы и полицаи убивали, забивали насмерть.

У нас один партизан смог убежать из плена, так ему в отряде не доверяли, и оружия не возвращали, следили за каждым его шагом, поскольку сам факт, что он, побывав в лапах у немцев, остался жив, казался нам невероятным.

Г.К. - Что происходило с бригадой Герасимова во время немецкой блокады на Днепро-Бугском канале в начале сорок четвертого года?

Г.И.- Вся линия канала, а это около двухсот километров, была под контролем партизан, и немцы не могли смириться с потерей такого важного участка. Зимой 1944 года началась очередная блокада. Сначала на нас пошли две мадьярские дивизии. Мы заняли оборону в специально приготовленных бункерах, но мадьяры на участке обороны нашей бригады ломились вперед , не обращая внимания на потери. Надо отдать должное их смелости. Позже к мадьярам на помощь подошли со стороны Ковеля две дивизии СС, и нам пришлось туго. Немцы разбивали наши бункеры артогнем, засыпали оборону минами из многоствольных установок, бомбили наши позиции. Нам пришлось отойти на второй рубеж обороны, ближе к Припяти, но и оттуда нас выбили. Артиллерийский смерч сметал все на пути, например, в соседнем бункере, после прямых попаданий снарядов и мин из 26 партизан в живых остался только один, тяжелораненый. Наш бункер был крайним на фланге, и одним утром, во время артналета, рядом со мной раздался взрыв и я потерял сознание. Очнулся, ничего не слышу, смотрю вперед, а к нашей траншее немцы идут цепями. Я стал косить их из своего ПД, диск кончился, кричу второму номеру - "Степа, патроны!", а рядом никого из живых нет ...(потом узнал, что пока я лежал без сознания, был отдан приказ отойти с позиций). И я побежал с пулеметом назад.

Нарвался на двоих партизан, они, правда, не меня ждали, а получили приказ, любой ценой вытащить мой пулемет. Началась пурга, и под ее прикрытием мы оторвались от немцев. Потом был прорыв на юг, через Припять на соединение с частями Красной Армии. Несколько бригад, включая нашу, вырвались из кольца на территорию Западной Украины, но какая-то часть уцелевших партизан из двух бригад соединения осталась в болотах, пережила блокаду в районе канала, и продолжила партизанскую войну.

Г.К. - Что происходило дальше, после соединения?

Г.И. - Из пинских партизан, вышедших к своим, была организована отдельная специальная бригада по борьбе с националистами, с "бандеровцами". Армия выделила грузовики, нас посадили на машины и мы занялись зачисткой недавно освобожденной территории от всякого рода бандитских партизанских формирований. В лесах засели "бандеровцы", "бульбовцы", группы "зеленых" из бывших полицаев, немцы-"окруженцы", и со всем этим сбродом нам пришлось воевать. Кокшин возглавил отряд из 150 человек, мы получали приказ на прочесывание определенного района, заодно занимались выселением бандитских пособников из мятежных сел. На сборы давали им тридцать минут, силой сажали в грузовики и отвозили на станцию. Там целые деревни потом оставались пустыми. Занимались мы "лесной зачисткой" где-то пару- тройку недель. Наша группа уничтожила человек 60-70 бандитов, но и у нас было много раненых. Потом бригаду расформировали, и партизан распределяли, кого куда: кого-то, по желанию и согласию, отправляли на советскую или милицейскую работу в освобожденные районы, а партизанскую молодежь передавали в армейские запасные полки.

Г.К. - Я тут среди Ваших фотографий приметил одну, на обороте написано 1944 год. Вы в партизанской одежде, а на груди у вас орден Славы. Партизан очень редко награждали таким орденом. Как Вы его заслужили?

Г.И. - Когда спецбригаду расформировали, то армейское командование решило направить группу партизан в немецкий тыл, на север, за Припять. Несколько армейских групп погибло при попытке пробраться за канал и взять "языка", так решили на это задание послать партизан, хорошо знающих этот район. Нас отобрали девять человек, нам даже выдали примитивные глушители для двух винтовок. На рассвете мы пересекли реку и продвинулись вглубь, где наткнулись на немецкие бункера и блиндажи, охрану которых несли патрули с собаками. Была ясно, что это штаб, не из самых захудалых. Мы отошли в болото, переждали там световой день, а ночью пробрались к штабному бункеру, в котором находился узел связи. Зарезали без шума 15 человек, ... вот что значит - опыт...

Взяли мы в плен двоих офицеров, и потащили их через болото к реке. Один из них был жирным, откормленным боровом, он брыкался, идти не хотел, и его мы зарезали, а второго "языка"-офицера мы благополучно доставили за речку, через линию фронта.

Я даже этого "языка" водкой из своей фляжки напоил, чтобы он при переправе в ледяной воде не окочурился. Нас привезли в штаб армии, вручили всем девятерым ордена Славы, там я и сделал фотоснимок, который вы держите сейчас в руках.

Г.К. - Какими наградами Вы еще были отмечены, кроме ордена Славы 3-й степени?

Г.И. - Когда воевал в партизанах, то был награжден медалями "За Отвагу", "За боевые заслуги" и "Партизану ОВ -1й степени", но эти медали мне вручали уже в 1945 году в Минске. Потом , когда служил в армии, в "заградителях", где наград не жалели, то был награжден двумя орденами Красной Звезды и орденом Отечественной Войны 1-й степени, который я получил за подбитый немецкий танк в боях на Огре, где меня тяжело ранило.

Г.К. - Как понимать слово "заградитель"?

Г.И. - После выполнения задания за Припятью, мне сказали, что я свободен, могу ехать в отпуск куда захочу, а там, дальше, на месте решат мою судьбу. Но мне некуда было ехать, и я попросил направить меня добровольцем в действующую часть. Но отправили меня в запасной полк, где почти два месяца нас гоняли, как хотели. Я не привык к армейской дисциплине, меня коробило, когда требовали отдавать честь каждому встречному тыловому старшине или лейтенанту. Кормили в этом запасном полку почти как в тюрьме, мы получали на сутки 300 грамм хлеба, а в обед на каждые десять человек ставили кастрюлю кипяченой воды, которая здесь называлась "супом". Меня все это стало угнетать, и тут приехал "покупатель" в звании подполковника. Он отобрал по списку восемь человек, все из бывших партизан, и нас перевезли в другое место, где стали прилично кормить. В течение двух недель мы проходили усиленную подготовку, а потом нам объявили, что мы зачислены в штат отдельной армейской штурмовой роты в качестве "заградителей". Рота была в составе 61-й Армии, и вместе с ней мне пришлось участвовать в боях в Прибалтике и в Польше. Штурмовая рота являлась штрафной, и на каждый взвод, состоявший из 60-80 штрафников, приходилось по три обычных советских солдата-"заградителя", которые в бою шли в десяти метрах сзади цепи атакующих и имели приказ - стрелять в каждого штрафника, кто побежит назад или попробует перебежать к немцам. К слову сказать, по своим стрелять ни разу не пришлось. Каждый "заградитель" был вооружен ручным пулеметом, гранатами, но я имел еще два пистолета. Всего в постоянном штате этой отдельной штурмовой роты числилось 18 офицеров и солдат. Помню свой "первый набор", когда в роту привезли искупать вину кровью "власовцев", еще одетых в немецкую форму. С каждым из них беседовали два офицера: замполит и заместитель командира, а потом они, "власовцы", переодевались в красноармейское обмундирование без погон, и зачислялись в роту. Номер дивизии, которой была придана эта рота, кажется, был - 291-я СД. Сейчас уже затрудняюсь точно вспомнить номер.

Г.К. - Какие потери несла штурмовая рота?

Г.И. -Я за полгода в этой роте пережил семь составов. Пока доходили до цели, выполняли поставленную задачу, целых почти никого не оставалось, ни штрафников, ни штатных бойцов. К вечеру старшина привезет еду на всех, а нас за истекшие сутки всего половина осталась. И так, когда в наступлении, почти каждый день получалось... Отведут на пополнение, привозят новых штрафников и все снова повторяется в этой кровавой круговерти... В одной атаке нас осталось в строю всего семеро из роты, все раненые, и нам пришлось отходить под немецким натиском. Танковая контратака... В этом бою меня снова ранило.

Г.К. - Как это случилось?

Г.И. - Руку перебило осколком, но я еще продолжал стрелять. До утра истекал кровью. Рука опухла, боль страшная. Пошел в тыл, увидел арткорректировщика, который мне сказал, что где-то неподалеку видел санинструктора, и показал направление, куда идти.

Я с трудом нашел какого-то военфельдшера, попросил - "Перевяжи", а он меня спрашивает - "А ты с какой части?". Знаете, как нередко на передовой бывало, "чужим ходячим раненым " медпомощь не оказывали, говорили - "иди и ищи свою санчасть".

Я вытащил пистолет - "Пристрелю, как собаку!", и военфельдшер меня моментально перевязал, и сказал, где расположился санбат дивизии. В санбате сразу хотели отрезать раненую руку, но старый врач возмутился - "Зачем ампутировать!?", занесли в "операционную", а там на нескольких столах в ряд хирурги кромсают скальпелями и "штопают" раненых. Мне дали наркоз - эфир, но я все равно долго не мог впасть в забытье. На следующий день меня с другими ранеными закинули в машину и повезли в госпиталь, дальше в тыл. Госпиталь был размещен в здании костела, в который набили сотни раненых. Духота, крики, мат - никто не подходит... И тут начался немецкий артобстрел. Снаряд попал прямо в стену, она рухнула и засыпала угол, в котором находился медперсонал. Мы пытались выбраться из этого здания, чтобы спастись от точного артогня, раненые лезли друг через друга... Подогнали машины, кто-то сам забрался, кого-то забросили в кузов как дрова, но нас вывезли из под огня в другой госпиталь, размещенный в здании школы. Мое состояние ухудшилось, да еще опухли ноги, я совсем не мог ходить. На мое счастье, как раз в это время в госпиталь прибыла бригада опытных фронтовых хирургов, чтобы прооперировать раненого генерала. Госпитальные врачи показали им проблемных раненых, и меня в том числе, и вскоре меня снова взяли на операционный стол. Через 3 недели санпоездом меня отправили в тыл страны. Приезжаем в Москву, говорят - нет свободных мест в госпиталях, прибыли в Куйбышев - там та же история, и только в Чебоксарах нас разгрузили и разместили в местном госпитале. Здесь меня снова оперировал хирург, минский еврей. Выписали из госпиталя, дали инвалидность, комиссовали из армии, я добрался до Москвы, остановился там, и вроде уже нашел, где жить и работать, но меня потянуло домой, в Белоруссию. Приехал в Минск, пришел в еще действующий отдел Белорусского штаба ПД, где мне выдали партизанские документы и награды, справку, и солдатское жалованье за почти два года войны в лесах. Сразу вокруг появилось с десяток каких-то "новых друзей", пошли в коммерческий магазин, набрали колбасы, водки, хлеба, одним словом, погуляли, отметив "возвращение живым партизана на Родину". На следующий день в карманах уже не осталось ни рубля, только "уцелели" продовольственные талоны на несколько недель. Потом и эти талоны закончились. Пошел работать, через год поступил учиться на юридический факультет Университета.

Так начиналась для меня мирная жизнь