Какие были первые месяцы моей жизни, я описал в "Пацане". Для полной ясности, добавлю, что не только в то время, но и сейчас, в Дребске, очень туго с дровами: своего леса-то поблизости нет, поэтому топили печи соломой.
Можно догадываться о качестве приготовленной пищи на соломе: это сколько необходимо соломы, что бы сварить, скажем, тот же борщ? А о тепле в хате с соломенной стрехой и земляным полом и говорить не чего.
Когда батя демобилизовался и приехал в поселок со своим соседом и другом Салеем, их тут же отдали под суд за дезертирство. Этот факт от меня долго скрывали, но незадолго до смерти я у бати "вытянул" сей факт его биографии.
Оказалось, что перед дембелем комсомольское собрание их взвода, приняло решение: всем взводом ехать на освоение целинных земель. Батя с другом, поехали домой, сказав, что они НЕ комсомольцы, на собрании НЕ были и в голосовании участия НЕ принимали, к тому же - у них дома семьи. Но дома, при постановке на учет в военкомате, их задержали, как дезертиров. Был суд, но, слава Богу, отрабатывали они дома, на лесозаводе. Суд посчитал, что работа на лесозаводе мало чем отличается от работы на лесоповале в Карелии. Учитывая, что были это начало 50х, только-только окончилась первая послевоенная пятилетка, друзья еще легко отделались. 
Но в то время, когда батя еще служил, жизнь не стояла на месте: жить-то надо было, работать. И мама, вместе с мужиками наравне косила траву на Оболонье, тягала копы сена и скидала его, потом, в стога. А ведь мужики проделывали с ней такие же "шутки", как и с любым новичком на сенокосе, (так было и со мной, когда я начинал косить): они ставили новичка на первый прокос, сами становились на последующие и начинали косить, криками типа "Давай-давай, быстрей, а то пятки подрежу!". Когда у тебя сзади, у твоих пяток в траве со свистом проносится коса, невольно волосы поднимаются дыбом!
И на все просьбы повременить, не спешить, у мужиков был один ответ: "А чего ты сюда пришел? Отдыхать? Нет, брат, здесь нужно работать, а не прохлаждаться - помалу, пятки!", вот такие "шуточки" полешуцкие и не поймешь, шутят они или на полном серьезе пугают. А пот, проклятый, катится градом, жжет выедает глаза, как кислота, нет времени, что бы остановиться и смахнуть его, проклятого, прочистить глаза....Это - полнейший кошмар на яви! И еще ужасней, что этот кошмар происходил с моей мамой. Теперь понимаешь, что мужики сами жалели маму, но негласные полешуцкие "законы" требовали проверки работника или , как говорили -"артельщика" в деле, чтобы узнать на что он способен в работе, да и втянуть работника в рабочий ритм, от которого зависело: как быстро они окончат свою работу. Так было во время любой другой работы, которая проводилась "артельно", т.у. сообща.
Но эта, худая, как щепка, деревенская девочка 20-ти с небольшим лет, не дрогнула, а наказала мужиков. По словам мамы, мужики хоть и сильны, но у них напрочь отсутствует женская выносливость, вот на этом она и решила сыграть.
Условились, что прокосы будут "гнать: от сих пор и вон, до тех кустов" , а мама - прошла точку "те кусты" и косит дальше! 
Мужики стали роптать - хватит, пора остановиться и перекурить, куда ты гонишь: мама, ведь первая идет с косой т.е. задает ритм косьбы, а это на целый день! И пока мужики перекуривали, она вернулась на следующий заход и, без "перекура-остановки" - начинает гнать новый прокос и когда, после небольшого отдыха-перекура, все мужики докашивали свои первые прокосы, мама уже своим вторым прокосом, с издевательски-задорными криками: "Помалу - пятки обрежу!", догнала череду мужиков и уже находилась позади этой банды шутников. Мама говорила: "Вот тогда я и смогла маленько передохнуть, а то - загнали бы, черти".
Я смотрю на фото, сделанное перед приездом бати из армии, на эту худющую, как щепка послевоенную девочку, по возрасту ровеснице моей внучке и, не могу понять: как она могла выдержать такие нагрузки и ОДНА, ведь даже при поверхностном сравнении, моя теперешняя, современная, упитанная внучка проигрывает мама по всем параметрам и с огромным счетом! 
Правда, не совсем одна: скоро у нее появилась "сестра", сестра моего бати - Вера. Дед Сергей был мужик строгий, если не сказать жесткий: сказал - нет, значит запрещено, сказал - да, значит, одобряет. Со слов батиного младшего брата, у деда была еще польская нагайка со свинцовыми вставками и чаще всех, эта нагайка "ходила" по спинам моего бати и его сестры Веры, видимо, как старшим. Вера, почти одновременно с батей, ушла из семьи т.е. вышла замуж (родила 4 детей - одногодки со мной, но рано умерла - в 38 лет от рака крови). Вот мама с Верой и подружились, благо - жили в одном бараке.
Помнится один случай, до мельчайших подробностей, мама не верила, что я в том возрасте мог такое запомнить, но он занозой сидит во мне. Вот тогда я осознал, как ей тяжело....
Осенью пошли копать картошку (где-то за басеню) и так как детей не было с кем оставить, нас всех взяли с собой: нас трое: я, брат и сестра, и Верины - Жорик и две сестры. Мы все были годки - попарно: я с Жориком, и т.д. Мамы пошли копать картошку, а нам, старшим, было около 6 лет, наказали следить за младшими и, особенно, - охранять их от гадюк, которых расплодилось в то жаркое лето великое множество. Разостлали одеяло, бросили по верху пару телогреек. Мы с Жорей оборвали кругом траву, что бы видеть гадюк загодя и приготовили прутики, т.к. палкой гадюку не убьешь, кроме, как гибким прутом. Когда солнце поднялось высоко, мы перетащили младших в тень дерева и тут, сестра моя Валька, стала хныкать: "Есть - хочу!". В те времена никакой другой посуды, кроме глиняного кувшина - не было. Покормив сестру, я отвернулся за тряпицей, что была завязана горловина кувшина, а когда повернулся....Кувшин лежал на боку и из него, булькая, вытекало содержимое.
Более отвратительного, булькающего звука, как и какой-то опустошенности внутри, я , потом, никогда не испытывал, как в тот момент, Но еще больней было видеть потемневшее лицо мамы, когда она только увидела это. Вера успокаивала, что у нее осталось еды: на всех хватит и начала разлаживать по кучкам - по едокам. Мне попал кусочек сала и кусок хлеба, а мама, молча взяла только "свой" кусок хлеба  и, повернувшись ко всем спиной, тихонько села в сторонке. Я подошел к маме и, также молча, протянул ей свой кусок сала. Она, молча, помотала головой - нет, не надо, ешь сам, но я, все также молча, настойчиво поднес к ее губам сало и мама откусила махонький кусочек! Тогда и я укусил, так мы и сидели, друг против друга, по очереди кусая плывшее на жаре сало. В этом действии было какое-то странное единение, мое и мамы, мы понимали один другого без слов: я смотрел, как мама откусывает сало, со слезами на глазах и чувствовал себя большой сволочью: ведь это я недоглядел, что сестра ногой опрокинула кувшин с обедом....
А дальше по жизни, маме "светило" только одно - боль....Работая у пилорамы в лесозаводе, получила страшную травму: кусок дерева около метра длиной угодил в ногу, войдя у колена и выйдя около пятки, с обратной стороны ноги....
Врачи констатировали: проблемы с сердцем, как последствие после перенесенного болевого шока, долго лечилась в различных больницах, дома - горы всевозможных вонючих лекарств и таблеток: до сих пор не переношу запах валидола, корвалола, валерьянки и прочей пахучей братии. Потом, маме дали 3ю группу инвалидности, т.к. после "лечения" сердца у нее начала отказывать поджелудочная; следом -  отказала печень; а за печенью - полностью отказали и почки: жидкость из организма не удалялась и, как следствие, началась водянка - которую, в свою очередь, начали "лечить" мочегонными таблетками....
Третья группа инвалидности это рабочая: что бы ее получать, необходимо работать и маму перевели уборщицей - все таки 15 рублей, это деньги!  Мы, дети, раз в неделю ходили мыть полы, я, как старший, "полировал" полы деркачем (старым березовым веником, кто не знает), брат носил воду, сестра подметала. Но вскоре, мама отказалась от такой работы: не хочу ни такой пенсии, ни такой работы - детям нужно учиться, а не драить кому-то полы!
Батя возил маму и в Лунинец, и в Брест, добился того, что маму направили в Минск, в какой-то научно-исследовательский институт, в котором не было столовой и как батя умудрялся там готовить и кормить маму не могу понять.
В институте, после обследования и прочего, бате сказали, что осталось маме пару месяцев жить. Батя сразу же забрал маму домой: пусть будет дома, с детьми и в знакомой обстановке.  В этом "ученые" не ошиблись: мама умерла в конце сентября теплым, солнечным днем "бабьего лета" 74 году,  в возрасте неполных 45 лет...
Но особо хотелось бы описать два эпизода, которые, по-моему мнению, будут показательными, этаким "становым хребтом" всего повествования, его "красной нитью".
Уже перед выпускными экзаменами, собираясь на танцы, слушал в пол-уха, мама ворчала, что вечером будет холодно, а я в одной рубашечке, что, возможно будет дождь, т.к. погода днем начала портиться и еще много того, что всегда говорят все любящие матери, глядя на сборы своего чада. Какой дождь, какой холод, мама, когда у твоего сына адреналин и всякие там гормоны зашкаливают в организме, слыша, как за темным окном орут лягушки, а запах цветущих яблонь и вишен превратил воздух в густоту киселя, что не возможно вдохнуть?!
И тут, я подошел сзади к ворчащей маме, обнял за плечи и прошептал в ушко:
- Вот, ты, ворчишь, а я все равно тебя люблю! - поцеловал в щечку...
Мама замолчала, повернула ко мне голову....И опять, эти круглые от удивления мамины глаза, полные слез, вроде она и хотела заплакать и засмеяться одновременно: ее сын ВПЕРВЫЕ сказал, что ее любит и, к тому же САМ поцеловал!...
Я, стушевался и быстренько юркнул в дверь, ведущую в спасительную, для меня, темноту, так я впервые назвал маму на "ТЫ"....
Перед самой маминой кончиной, я услышал, что родители о чем-то спорили в комнате, а потом я услышал голос мамы: 
"Все, Сергей, - я, готова!". Вслед за этими словами из комнаты выскочил батя и на мой вопрос - что там? обреченно отмахнувшись рукой, выскочил на улицу. Мне показалось или он плакал?...Мама вышла разодетая празднично, вроде к кому-то в гости собралась, даже платочек в руке зажатый заметил.  Куда, мам?
- Да вот, сынок, пройдусь по баракам, может с кем поговорю, - и вышла, оставив меня в полном недоумении.
Дома она появилась часа через три, закрасневшая, с радостными, блестящими глазами и довольная: на лице у нее сияла счастливая улыбка: " Ну, слава Богу, всех обошла, со всеми поговорила!". Я, занятый своими делами, машинально, спросил - к чему все это? Мама, недоуменно посмотрела на меня, вскрикнула: "Ой, сыночек, забыла совсем!". Она подошла и тихо попросила: "Сынок, отпусти меня?". 
- Идите, я Вас не держу !
- Нет, сынок, ты не понял, отпусти меня!
И вот тут, у меня екнуло что-то внутри и оборвалось....Так ко мне обращались дважды: на Фабричной - старая Музычиха, а около детдома - старая Котловская. и обе просили их отпустить. Это был старинный полесский обычай: перед смертью, человек выходил в село и у всех, кого не встречал, просил его отпустить. И его отпускали и благословляли.
- Я тебя отпускаю с Богом! - мои слова падали, что кирпичи, такими они были для меня тяжелыми.
- А как же я, мама?  - мама поцеловала меня, поблагодарила и тихо ответила мне на ухо:
- Не бойся, сынок, я к тебе буду приходить.
-Но как ты будешь приходить, если ты...дальше я не знал, какое определение сказать.
- А ты, сынок, это узнаешь сразу!...